EUR 92.8583 
Замира ИБРАГИМОВА:
«Всё приходит, когда это нужно»
Ее портрет работы известного художника Сергея Мосиенко представлен в краеведческом музее в «Галерее выдающихся новосибирцев». Впрочем, если я что-то упустила, можно справиться о ее заслугах в посвященной З. М. Ибрагимовой статье из «Энциклопедии Новосибирска». Есть и прямой повод — юбилей. Но от юбилейных торжеств она, прожившая в Сибири почти полвека, сбежала в родной Питер. Где, как призналась перед отъездом (совершенно по-девчоночьи сверкнув глазами) 5 марта, в день рождения, договорилась встретиться со своей одноклассницей в маленьком кафе, что открылось недавно на 12-й линии Васильевского острова рядом с их школой, — выпить винца и поговорить по душам. Поскольку к юбилейным славословиям относится с чрезвычайным смущением. И, чем вызывает лично у меня необычайное уважение, абсолютно чужда пиетета к собственной персоне...
...Хотя, признаться, и по канонам доброй классической журналистики, которой она училась в Ленинградском университете, а сегодня старается, насколько возможно, привить студентам факультета журналистики НГУ, Замира Ибрагимова — находка для пишущего. Потому как в центре очерка или зарисовки хорошо бы (по законам жанра) иметь конфликт, который герой преодолевает, демонстрируя свои лучшие качества, и движется дальше. У Замиры таких преодолений в профессии было множество. И это отнюдь не было борьбой «хорошего с лучшим»...
Не говоря о сложностях или горестях личной жизни, которые не всегда, а чаще мало зависят от нас самих, почти каждый ее серьезный материал в должности заведующей первого в СССР отдела науки в областной газете (это была «Советская Сибирь»), собкора «Литературки», а затем журнала «Огонек», был преодолением... А точней (ох, Замира меня за эту формулировку не похвалит!), борьбой добра со злом.
Собственно безмятежной журналистской юности ей было отпущено ровно три года: с первой практики четверокурсницы ЛГУ в новосибирской «Молодежке», а затем корреспондента этой, навсегда связавшей ее с Сибирью газеты, до тех пор, пока мудрейшего по отношению к молодым задиристым перьям редактора Николая Михайловича Герасимова не сменил безликий конформист, которому она вскоре все, что думала, сказала в лицо...
Три месяца просидела без работы, на телевидение, с которым довольно активно сотрудничала, не взяли. Кстати, это был единственный случай, когда она сама искала работу. Потом всегда звали, уговаривали. «Я никогда ни у кого ничего не просила, все приходило, когда это было нужно».
А в первый раз не просто позвал, руку помощи протянул редактор «Советской Сибири» Николай Васильевич Безрядин. И потом поддерживал во всех творческих начинаниях. Задумывала ли она серию воскресных репортажей или цикл материалов о работе криминалистов, или же когда, «с удовольствием мотаясь по области», привозила в редакцию «Письма о кооперации», то бишь о сельской торговле. Очень трудоемким, но не менее эффектным и эффективным было ее сотрудничество с телевидением. Когда письма читателей газеты становились темой «круглого стола» в прямом эфире со всеми ответственными за решение конкретной проблемы специалистами. И отчет об этой встрече и результатах ее в свою очередь появлялся на страницах газеты.
А время было (впрочем, как всегда для настоящей, да просто нормальной журналистики) еще то... Например, ее непосредственный начальник, когда Ибрагимова работала в отделе культуры (потом был отдел информации, советского строительства и, наконец, в 1968-м, — науки), мог «зарубить» зарисовку о сельском библиотекаре лишь из-за такой детали: героиня после напряженного трудового дня ела на ужин картошку. «Почему хотя бы не яичницу?!» — вопрошал он...
К 1973 году у обкома партии с наукой отношения окончательно разладились. В конце концов ситуация зашла в тупик: «Про генетиков напишу — Федору Степановичу (первому секретарю обкома. — Авт.) не нравится. У экономиста интервью возьму — не нравится. Редактор, всегда защищавший меня, понятно, бедный, мечется», — вспоминает Замира Мирзовна.
Неразрешимое разрешилось для нее приглашением академика Аганбегяна стать сотрудником гремевшего тогда на весь Союз журнала «ЭКО»: на его страницах с людьми впервые заговорили о проблемах экономики не языком директив. Это был другой уровень и простор — не область, а вся Сибирь…
Но вскоре новосибирский собкор «Литературной газеты» Илья Фоняков уезжает в Ленинград, оставив на своем месте писателя Николая Самохина. Тому одно за другим идут из Москвы задания по науке. Самохину эта тематика неинтересна и он приглашает на полставки Замиру, которая Академгородком только что не бредит и, еще работая в «Советской Сибири», написала книгу «Ученый и время», где рассказала об академиках Борескове, Беляеве, Будкере, Лаврентьеве, Соболеве, Окладникове и других отцах-основателях сибирской науки. (В общем, в газете, куда она пришла, даже открылся особый — «под Замиру» — раздел «Сибирское отделение ЛГ»).
Через некоторое время Самохин уходит на писательские хлеба, и Замира остается в буквальном смысле одна на всю Сибирь — с ее проблемами, людскими бедами и несправедливостями, которых, похоже, никогда не убывает. Она же — представитель авторитетнейшего издания, куда зачастую обращались как в последнюю инстанцию. С тех пор такое газетное явление, как «горы писем» или «мешок писем» (имеется в виду читательская почта), сопровождает ее, что называется, по жизни...
В 1988 году ее позвали в «Огонек», и она перешла туда не из прихоти, а только потому, что в «Литературке», где проработала 16 лет и обрела друзей, уже начинала складываться та самая неприемлемая для нее «зажимно-тревожно-робкая ситуация». Ушла «с приданым» — неопубликованным материалом, подготовке которого она отдала не один месяц, облетев пол-Сибири. Речь шла о добром имени крупнейшего строителя, возводившего Надеждинский горно-металлургический и Братский лесопромышленный комбинаты, Братский алюминиевый завод, Анатолия Николаевича Закопырина: «Его выперли из партии, и мне пошли письма в его защиту из Красноярска, Братска, Норильска… Разобралась, но «Литературка» струсила, оставалась надежда опубликовать это в «Огоньке», возглавляемом Коротичем». С некоторым скрипом, через полгода материал увидел свет. (В 2006 году Закопырин, переехавший на родную Белгородчину, пригласил Замиру на свое 75-летие, куда в качестве подарка она привезла детям и внукам некогда опального строителя те самые письма, в которых люди отстаивали его от несправедливых наветов.)
До того, как «Огонек» основательно пожелтел, а перестроечные перемены закрутили страну вихрями распада основ и ориентиров, успела опубликовать еще несколько небесполезных, скажем так, для духовного здоровья общества очерков. В их числе — «Матренин грех», основанный на подлинном деле 40-х гг. (кстати, эти дела в суде собирались сжечь) кузнецкой крестьянки Матрены Чучалиной, на прополке проса неосторожно сказавшей другой бабе: «Хоть бы советская власть перевернулась, мы бы тогда Богу помолились». Уже вечером Матрену, жену и мать троих фронтовиков, по доносу забирают... И она проходит все круги ада. Как мы, целая страна, позволили над собой это все проделать? — вот в чем был пафос гражданского высказывания журналиста, и читатели вновь откликнулись на не имеющую срока давности боль мешками не мешками, но обильной почтой.
И вновь расставанье... Когда ей, собственному корреспонденту, в редакции предложили создать частное предприятие (ЧП?!) и торговать какой-то сомнительной книжкой, где на обложке был изображен Ленин с рожками, она сказала: «Я откажусь от сигарет, я откажусь от кофе, но этим заниматься не буду…»
Особая и еще не дописанная ею глава — преподавание журналистского мастерства, основ журналистики, введения в журналистику (назовите, как хотите), а по сути, своего понимания профессии в нынешнем жестоком, хотя с виду глянцево-гламурном, мире студентам Новосибирского государственного университета.
«Если бы знать, если бы знать…», как это нужно делать… Она постоянно думает об этом и, не подстраиваясь под них, учится учить, чтобы профессия не выродилась и чтобы они нашли себя в ней.
По окончании курса или семестра сама налаживает «обратную связь», и студенты пишут отзывы. Те бывают разные: от чрезвычайно резких до абсолютно положительных. Но наиболее внимательно она вчитывается в строки, где речь идет о журналистской этике: «Вы показали нам поле битвы, но не дали оружия…» Или: «Бывает не о чем писать. Бывает, что дико нужен гонорар... Отсюда растет великий журналистский цинизм. Профессионал редко не бывает циником… Продажному журналисту проще наплевать и на заказчика, и на читателя... Пройти по неуловимой грани — между тем, когда за тебя стыдно, и тем, когда тебя не слышно…»
«Я откажусь от сигарет, я откажусь от кофе, но этим заниматься не буду…» — по-моему, рифмуется. По-моему, камертон у будущих журналистов есть. И главное — они его слышат.
…Прочитав ее восхитительную по тону, слогу, мысли, по глубокой «пахоте» материала и нежности к друзьям книгу о художнике Николае Грицюке, я спросила у Замиры Мирзовны очевидное: «Вы считаете себя шестидесятницей?»
— Конечно! — ответила она, как-то одобрительно глянув мне в глаза, будто я угадала что-то очень важное. — У меня даже есть об этом стишки:
Меньше в мире не стало:
Ни горя, ни слез, ни беды.
Нас только стало мало…
Кто же такие мы?
Нас обозвали совками,
«Шестидесятник» —
клеймо.
Мы подзабыли и сами,
Кем были давым-давно...
А мы были детьми сорок
пятого года,
Май ликующий помнили мы
И не знали сомнений
в величьи народа,
Защитившего мир от чумы.
И на этих дрожжах
удивительных маршей
К идеалам служенья
относились всерьез,
А сейчас, когда многих
мы стареньких старше,
Это очень смешно —
так смешно, что до слез…
