Газетный нюх

Но больше всего поражала редкая чувствительность собаки к прессе. Особенно в те отдаленные времена, когда можно было выписать пять газет и столько же журналов. До сих пор уверен, что мы их читали вместе с Булькой. Правда, тогда она путала в своей реакции разные издания.

Но окончательно убедился в редком собачьем нюхе на прессу, когда наступили времена другие, и стало легче отслеживать отношение моего ирландского сеттера к СМИ. То есть в то время, когда уже ничего не выписывал, а покупал «Известия», «Коммерсантъ» и «Комсомольскую правду». Все остальное приобретал изредка, в соответствии с настроением или карманом. Вот тогда поведение Бульки проявилось с полной очевидностью. Малочисленность изданий ей не мешала, а помогала.

Начинали мы свое чтение так: я ужинал, кормил Бульку, раскладывал стопкой на полу перед тахтой принесенные газеты, ложился животом вниз, упирался кулаками в подбородок, после чего Булька сразу же растягивалась рядом, кося глазом на прессу. Я разворачивал «Известия» и спокойно читал страницу за страницей.

Булька ничем не выдавала своего недовольства, словно признавая добротность «Известий».

Но, странное дело, едва я брался за «Коммерсантъ», как Булька тут же приближалась к тахте и занимала место, отведенное для раскрытой газеты.

— Ну, ты куда лезешь? — ворчал я. — Давай убирай лапы.
Булька продолжала лежать недвижимо.

— Что ты уперлась?! — уговаривал я свою псину. «Коммерсантъ» — газета вполне приличная, самая оперативная, и я люблю читать Колесникова.

В ответ Булька только тяжело вздыхала и встряхивала свои роскошные коричневые уши. И по-прежнему не отодвигалась, словно доказывая мне, что она тоже прочла номер, и с мнением моим не согласна. Что ж, у читателей разные пристрастия.

Но наглость собаки я терпеть не собирался. Приподнимался на тахте и одной рукой бесцеремонно отодвигал Бульку, освобождая незаконно занятую территорию для другой газеты. А это была «Комсомольская правда», преданным читателем которой я был пятьдесят лет. Правда, сейчас ее уже покупал по инерции, ради статей Василия Пескова, но все же покупал. А Булька от «Комсомольской правды» попросту зверела: сначала ерзала, потом гавкала, а затем выла, будто учуяв несчастье. Странное дело, особенно нервно она реагировала на портреты Киркорова и Пугачевой. Едва их разглядев, она выпускала когти и принималась рвать номер. Я еле спасал «Комсомолку», выгонял Бульку в коридор и продолжал чтение.

Но без хозяина, когда я читал газеты и лежал на тахте, Булька обходиться не могла. Она осторожно открывала дверь и выглядывала. В ее глазах стояла мольба. Прости, мол. Я, конечно, прощал. Как ни совестно, но свою Бульку я любил намного больше, чем Киркорова и даже Пугачеву.

— Ладно, стервоза, заходи, — говорил ей ласково. — Но только не трогай «Комсомолку».

Куда денешься?! Сердцу не прикажешь.

Прочитав газеты, я складывал их в стопку на коридорном табурете. После этого шли с Булькой гулять. На час. Казалось бы, времени достаточно, чтобы надолго забыть прессу. Тем более, что Булька весь вечер делилась со всеми в доме радостью и лаской: она облизывала лицо мне, пальцы сыну и кухонный фартук жены. Потом отдыхала в углу коридора и, заснув, храпела, как оперный бас после успеха и приема.

А ночью я слышал шуршание, которому не придавал никакого значения. А зря. Все утро я подбирал с пола изгрызанные кусочки «Комсомольской правды» с печальными глазами Киркорова или прической и коленками Пугачевой. Булька была страстной читательницей.