EUR 91.2066 
С ним — хоть сегодня в разведку!
Они дружат с восьмого класса, когда жили и учились в Добрянке. В классе сидели через ряд, тогда паренькам и девушкам не разрешали располагаться за одной партой. «И дом ее был почти напротив нашего, чуть наискосок. Я как встану утречком, так сразу зайчика ей на окно наведу...» — с улыбкой рассказывает Евгений Александрович.
Их и на фронт призвали почти в одно время. Лидию чуть пораньше. Четырнадцатого марта сорок второго года ей исполнилось семнадцать, а одиннадцатого мая пришлось покинуть отчий дом и со стайкой сверстниц отправиться на поезде через Каму, через Волгу, дальше, в Кировобад, в парашютно-десантную школу при одиннадцатом запасном авиационном полку. Вскоре научились переукладывать парашюты, стали сами обучать новеньких. А потом, отметив хорошую грамотность девушки, успевшей окончить восемь классов, Лиду назначили старшим писарем авиамастерских. Часто перебрасывали с фронта на фронт. Как-то попала под жестокую бомбежку. Контузило. Скиталась по госпиталям: один, другой, третий...
Евгений Александрович, тогда просто Женька, твердое решение отправиться бить фрицев при первой возможности принял сразу, как пришла похоронка на старшего брата, Николая, сложившего голову в боях под Сталинградом. «Дорога в школу лежала мимо военкомата, так что я частенько заходил туда и просился на фронт, пока окончательно не надоел военкому, — рассказывает Евгений Александрович. — Я всегда был парнем крепким и бесстрашным. За дракой дело никогда не станет. И тут раз решил: иду бить немцев, значит, так оно и будет! В конце концов военком сдался».
Чтобы понять, что значили для нашего героя семья, родная кровь, честь фамилии, преданность Отечеству, надо заглянуть в историю его дедов, полную трагических событий. Евгений Александрович мгновенно поднялся со стула и через секунду исчез в другой комнате. Для своих восьмидесяти с гаком он очень активен и подвижен, не зря люди говорят, что он по-прежнему и рыбак, и охотник отменный, вот только последствия контузии дают себя знать — со слухом проблемы, приходится носить слуховой аппарат. Он вернулся, держа в руках застекленное старое фото, на котором запечатлена большая дворянская семья (это безошибочно понимаешь с первого взгляда): интеллигентные светлые лица, серьезные вдумчивые глаза, аккуратность во всем. На заднем плане виден не роскошный, но крепкий, добротный деревянный дом.
— Это бабушка. Это отец — Александр Николаевич, младший из четырех братьев. Вот еще два брата: один погибнет в гражданскую, другой, тоже офицер, застрелится, не вынеся отречения царя. А четвертого брата, знавшего девять языков, на снимке нет, он часто бывал за границей, а после революции выжил только благодаря переводам. А это четыре сестры моего отца. У всех высшее образование, — Евгений Александрович на какое-то время задумчиво замолчал. — Дом и состояние дед, Николай Александрович, завещал отцу, однако в революцию отобрали все: и дом, и около тысячи десятин земли...
Он в свое время посылал запросы на малую родину, и из Рославльского загса пришел ответ, мол, есть документы на два крупных земельных участка. Однако, помыкавшись и убедившись, что в нашей стране, если попытаешься вернуть наследство своих предков, или на криминал нарвешься или увязнешь в чиновничьих справках и поисках свидетелей, махнул на былое имение рукой. «У меня хорошая семья, уважение людей есть, что еще надо, чтобы встретить спокойно старость?!» — говорит он. И сестра двоюродная, что живет в Москве, тоже не стала добиваться восстановления в правах — жизнь и спокойствие семьи дороже.
Отец, Александр Николаевич, был старше супруги на восемнадцать лет. Ольга Андрияновна родом была из Рославля, из семьи железнодорожника, ее отец работал в тамошнем локомотивном депо. Жили скромно и более или менее спокойно. Женька родился в двадцать пятом, на хуторе Козюльки, что под Рославлем, и был младшим из двух братьев. Выслали семью Азанчевских в начале тридцатых годов в глушь Пермского края. Мама стала работать учителем, преподавала русский язык, литературу и рисование. А отец трудился инженером в лесхозе. Люди к ним хорошо относились, уважали, да и руководство ценило. В 1937 году мать даже наградили орденом Знак Почета. А отец имел награду за доблестный труд в войну. Про то, что он «не такой, как все», Евгений узнал только в шестнадцать, когда вместе с другом отправился получать свой первый документ взрослого человека — паспорт. Приятелю- то выдали паспорт честь по чести, а ему — справку. И пояснили: ссыльный, мол, каждые три месяца будь добр отмечаться. В тот вечер дома состоялся серьезный разговор, из которого Женька узнал много нового о своих истоках.
Новый год сорок третьего стал переломным. 29 декабря 1942-го пришла повестка, второго января новобранца уже приняло Молотовское пулеметно-минометное училище. Овладеть военной наукой, конечно, дело хорошее, но так, глядишь, и война кончится, как же я тогда с немцами поквитаюсь, думал наш герой. И снова стал нетерпеливо проситься на фронт. Оказия подвернулась только летом, когда всех, мечтавших о схватках боевых, отправили под Москву, в Звенигород, в учебный пункт 15-й воздушно-десантной бригады. Там во время одной из тренировок погиб землячок — Ваня Звонов. Видевший страшное падение приятеля, у которого не раскрылся парашют, Азанчевский был так потрясен, что чуть не сорвал собственное приземление, расшибся. Сильно повредил ногу. Поскольку нарабатывать навыки десантника Евгений с травмой не мог, его отдали «покупателю» с Горького, набиравшему грамотных ребят в радиошколу. Как ни искал Азанчевский короткий путь на передовую, а судьба вела его своей, одной ей ведомой дорогой. Одно лишь желание исполнила — дала пороху понюхать вдоволь. Став сержантом и радиотелеграфистом второго класса, Азанчевский попал в 62-й отдельный гвардейский тяжелый танковый полк прорыва резерва главного командования.
О том, что такое война, можно написать целую книгу, а можно рассказать лишь один эпизод — и он вместит в себе, как капля воды способна вместить целый мир, все: и боль, и ужас, и опьянение боем, и дерзость, и удаль, и бесконечную усталость, и радость, что остался жив, не сравнимую ни с каким другим чувством, которое может испытать человек. Для Евгения Александровича таким знаковым эпизодом стали события, пережитые им под городком Липштадт в Восточной Пруссии.
Все началось с приказа, который получил и передал полковнику радист Азанчевский. Следовало срочно отбыть в штаб, а по дороге заглянуть на берег озера, где в полукилометре от автострады стоял наш неисправный танк: разведать обстановку и узнать, может ли к нему подойти ремонтная летучка. А командовал тем танком земляк Азанчевского — Коля Брезгин. «Это он последнюю точку в моем спасении поставил, когда немцы меня хотели за шиворот взять», — с чувством говорит Евгений Александрович.
— Автострада была обсажена с двух сторон рядами деревьев, за которыми с одной стороны шел обрыв, а с другой — поле. Вот мы нашли место, где можно съехать с дороги к тому танку, что требовал ремонта. С нашими пообщались, все выяснили. Я почему-то внимание обратил на яму поблизости, которую немцы выкопали, когда укрепляли береговую линию обороны. Словно знал, что она немалую роль сыграет... Затем съездили в штаб, сделали все дела, двинулись в обратный путь. Тут снег пошел. Мокрый. Противный такой, вмиг намокаешь. Так полковник и начальник разведки полка, что ехали с нами, забрались в танк, а членов экипажа, кроме механика-водителя, отправили к нам, на броню. В то время все чувствовали близкую победу, к тому же искренне считали, что находимся в нашем тылу и врага рядом нет. Рядом со мной расположились автоматчики, мы дружно укрывались от снега персидским ковром. Какое-то время так и ехали. Вдруг слышим автоматные очереди и видим, как в ковре быстро-быстро появляются дырки. Тут вскрикнул и упал с брони раненый командир танка, который сидел на крыле над гусеницами и указывал механику-водителю сигналами, куда ехать. Заряжающий спрыгнул следом, чтобы помочь товарищу — дотащить его до своих. А танк идет вперед...
«Виллис», ехавший впереди танка, вдруг поперхнулся и развернулся поперек дороги, преградив путь тяжелой машине — пуля пробила мотор. Если бы в танке был его «родной» экипаж, а не начальство может выход и был бы найден оперативно, а так, сначала замешательство, затем неуклюжая попытка съехать в кювет, чтобы обогнуть препятствие, и в итоге — неподвижность. Одной из гусениц танк угодил в глубокую бомбовую воронку, да так неудачно, что ствол орудия оказался зажат между деревьями, даже башню не развернуть и не ударить по врагу. А немцы меж тем подходят все ближе. Дождь вражеских пуль был настолько плотным, что срубило антенну, так что о вызове подмоги не могло быть и речи. Оставалось одно — отправить кого-то к тому сломанному танку, что остался на берегу озера, там хотя бы есть связь.
Оторваться от брони, когда все гремит от разрывных пуль, и идти во всем черном по белому снегу на виду у немцев не так-то просто. Получившие приказ командир орудия и связист, насколько это было возможно, постарались незаметно спуститься в канаву и поползли вдоль трассы, используя деревья как естественную преграду. Немцы обнаружили беглецов не сразу, им удалось преодолеть метров сто пятьдесят — сто семьдесят. Но уж тут начался настоящий шквал огня, и большая группа противника бросилась наперерез бойцам.
— Тут уж мы поднялись в рост и побежали, прикрываясь деревьями. Приятель мой вскрикнул. «Что, Коль?» — спрашиваю и сам вижу, что его ранило в шею. «Ой, Женька, добей меня!» — говорит. Как, добей? Нет, брат. Ноги целы? Значит, дойдем. «Опирайся на меня», — командую. Так и двинулись. А отстреливаться не могу: мой автомат пулей поврежден. А у него — всего-навсего наган. Сколько пуль было — выпустил, попадал даже, и тащу его дальше. Тут и немцы постреливать перестали. Видно, поняли, что мы без патронов, решили живьем брать...
Преследование продолжалось почти в тишине, слышались только тяжелое дыхание и топот сапог, настигающих беглецов. Азанчевский прекрасно отдавал себе отчет, что попадать в руки врага ему, радисту командира, никак нельзя. Все коды, вся обстановка на фронте, все самые свежие сведения — все в его голове. А уж как немцы умеют пытать, когда хотят добиться от человека правды, было хорошо известно. Кроме всего прочего, в левом кармане на груди лежит карточка кандидата в члены партии. И он рвался к своим из последних сил.
«Сейчас нас схватят», — прошептал Колька пересохшими губами. «Не схватят», — проскрежетал Азанчевский. Он оглянулся и, поняв, что от преследователей их отделяет не более двадцати метров, решил: пора. На всякий пожарный он всегда носил с собой две гранаты. И случай настал. Взрыв оказался для немцев столь неожиданным, что на какие-то секунды привел их в замешательство. Этого хватило, чтобы два бойца преодолели еще несколько метров от того обрыва, за которым находился танк Николая Брезгина. Последние шаги, прежде чем скатиться со склона, бойцы сделали под шквальным огнем. Николай получил еще одну пулю, а Женька, кажется, уже не слышал ни свиста пуль, ни криков, в голове билось одно: «Свои!»
Придерживая товарища, он скатился в ту самую яму, что присмотрел несколько часов назад. И тут танкисты, убедившись, что не заденут своих, начали стрелять. Огонь отсек врагов от бойцов, получивших шанс уцелеть в этом аду. И они выжили. Оба.
Спаслись. Удивительное чувство. Но испытать его в полной мере, распробовать на вкус, глаза поднять к небу — все потом. Там остались наши и, быть может, они еще живы. Оставив раненого на попечение танкистов и вызвав по рации подмогу, Евгений Азанчевский решил с автоматчиками, прихватив крупнокалиберные пулеметы, идти на выручку немедля.
— Немцы, обнаружив неожиданное сопротивление, оставили попытки вскрыть танк и решили взорвать его. К тому времени все, кто находился на броне, конечно, погибли. А внутри оставались живыми полковник и начальник разведки, да механик-водитель. Их еще можно было спасти, — рассказывает Евгений Александрович. — Мы попытались отсечь врага от танка огнем. Видим — тащат к танку какой-то мешок. Одного подстрелили, другого... Но им все-таки удалось произвести взрыв...
Когда наши, гоня противника, уже без особой надежды на успех приблизились к горящей машине, то увидели, что под танком что-то белеет и, кажется, шевелится. Находившиеся в танке сумели выбраться через нижний люк и поползли по дну кювета к своим. В это время сзади снова раздались выстрелы. Это прибыла подмога — бронетранспортер, а за ним — санитарная машина.
Спустя годы Евгений Александрович получит письмо от одного из санитаров, оказывавших помощь раненым после боя. Так, мол, и так, дорогой фронтовой друг, подтверди письменно и заверь у военкома, что я, такой-то, в боевой обстановке спас вашего полковника, под огнем обтирал ему обмороженные руки... Человек этот не скрывал, что надеется получить солдатскую Славу первой степени, две у него уже были. А в Азанчевском надеялся найти понимание, потому как знал, что Евгению Александровичу за тот страшный военный эпизод никакой награды не было. Но Азанчевский ответил отказом: себе наград никогда не выпрашивал и другим помогать не стал.
А спасенный полковник (в будущем главком сухопутных войск) своего радиста не забыл, даже в книге воспоминаний упомянул, правда, ту самую историю изложил в ней несколько иначе. «Да разве можно было кому-то сказать, что в танке сидели командир и начальник разведки, а по танку немцы ходили? — смеется Евгений Александрович. — Тогда такое бы устроили!» Его постоянно приглашают на встречи ветеранов полка, и бывал он на них, то один, а то с супругой, уж более десяти раз. Встречают с почетом и уважением. А награды в его фронтовой жизни были — медали: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией»; орден Отечественной войны, но это за другие бои.
Лидия, с которой Евгений не терял связи через письма всю войну, по возвращении домой еще пять лет дожидалась любимого. Работала, доучивалась в вечерней школе, строила планы на жизнь.
— Надо было профессию выбирать. В Добрянке одним из самых крупных был металлургический завод, вот я и решил обучиться холодной обработке металла, — рассказывает Евгений Александрович. — Дорога лежала через железнодорожные пути станции Пермь-1, где я, задержавшись ненадолго, полюбовался на электровоз. Здоровая махина! А я после танков влюблен был в машины. С бригадой поговорил о работе, о зарплате, о том, где учат. Они говорят: «Да вон, на горе железнодорожный техникум, там и школа машинистов». Ну, думаю, все равно по пути, заверну поинтересуюсь. Иду, а на крыльце техникума наши парни стоят. «Женька! Живой!» — схватили меня и с собой потащили. Я им: «У меня ж заявление в другой техникум написано...!» А они: «Там разберемся!»
С документами проблемы особой не было. Одно вычеркнули, другое вписали. А вот как быть с давно подзабытыми правилами орфографии и теоремами, конкурс-то нешуточный — девять человек на место?! Выручили родители, имевшие прекрасное образование (отец — даже два) и работавшие педагогами. Мама позанималась со взрослым сыном русским языком и литературой, а папа подтянул его по математике. «Семейный подряд» дал хороший результат, правда, сочинение все равно на тройку, но это общей картины не портило. Потом он учился отлично, за два года только одна троечка — по общему курсу железных дорог.
— Помню свою поездную практику. Нам надо было наездить 25 000 километров. Мы пареньки были шустрые, не дублерами, а действующими помощниками ездили. Но главное — машинист мне попался замечательный. Я стал поначалу к нему приставать: «Может, у вас учебник какой есть или записи, чтоб я ознакомился?» А он говорит: «Нет у меня никаких записей. Я тебя лучше по электровозу повожу и все покажу на месте: что и как работает. Если зрительная память хорошая, тут ты все и освоишь. Запомни одно: если хочешь быть хорошим машинистом, должен в каждую секунду знать, что у тебя в данный момент на локомотиве работает. И тогда ничто не страшно будет. Если вдруг где-то что-то не сработало, ты точно определишь причину и сможешь ее устранить». Этот завет я пронес через всю свою трудовую жизнь. И сам потом молодых учил такому же подходу к делу.
В Сибирь супруги Азанчевские попали по забавному стечению обстоятельств. На Омскую дорогу требовались работники. А тут и «знатоки» нашлись, которые сказали: «Барабинск — отличный город. Большой. Одних драмтеатров — два!» Вот и поехали. И трудились оба на железной дороге всю долгую трудовую жизнь. И живут тут по сей день. Детей и внуков вырастили. Правнуки подрастают. Через пару месяцев уже сыну на пенсию выходить. Да, летят годы...
Карьера Евгения Александровича всегда как-то быстро шла в гору. Не успел освоиться на новом месте — выдался случай проявить себя — недаром поездную практику сдавал в депо, где очень тяжелый профиль, подъемы 18 метров на километре, сложные кривые... Видя, что парень толковый, Виктор Григорьевич Игнатов взял Азанчевского в свою бригаду. Не прошло и трех месяцев, как вызвали в партком — решили доверить самостоятельную работу, получай электровоз! Еще через полтора года снова вызывают — будешь машинистом-инструктором. Пять лет учил бригады, как надо поезда водить, около сотни учеников воспитал. Среди них были Анатолий Пестов, Дмитрий Артемов, много других известных имен. «Ни один из моих помощников не остался работать помощником, все стали машинистами», — с гордостью говорит Евгений Александрович.
А сам он, заскучав на преподавательской работе, снова стал машинистом. Да еще планку себе установил — если работать, то по высшему разряду. Через год сдал на третий класс, еще через два года — на второй класс, а как минуло четыре года, стал машинистом первого класса. «Достиг вершины — осталось пожинать лавры...» — смеется он. В трудовой книжке Азанчевского три вкладыша, исписанные одними поощрениями и благодарностями. Его ни разу не наказали за ошибку, ни рубля штрафа не взяли.
Последний свой рейс он помнит, будто было вчера. Руководство так устроило, что встречали его торжественно, с музыкой. Коллеги собрались, а главное — сын принял из рук отца реверсивную рукоятку. «Как на пенсию пошел, у меня было пятьдесят семь лет трудового стажа. Потом из них выкинули трехгодичную школу. Сейчас чисто железнодорожного стажа, со всеми «выкидышами» — 45 лет», — рассказывает Евгений Александрович. А общая железнодорожная династия Азанчевских насчитывает уже сто сорок один год.
Виктор Васильевич Слыш, бывший председатель районного совета ДСО «Локомотив», рассказал нам, что, и выйдя на заслуженный отдых, наш герой не думал отдыхать. Во-первых, продолжал заниматься спортом, который всегда любил. Во-вторых, со страстью отдался охоте и рыбалке. А в третьих... снова пошел работать.
— Знакомы много лет, — говорит Виктор Васильевич. — Евгений Александрович, уже будучи пенсионером, десять лет работал у нас старшим рабочим. Возглавлял бригаду рабочих, был передовиком во всем и не забывал спортивную жизнь. Он и сейчас бодр духом и крепок телом. Азанчевский с молодых лет лыжник. Одно из его уже возрастных достижений — в 1988 году в Карасуке на третьей дорожной олимпиаде стал бронзовым призером в своей возрастной группе. Приверженец многих видов спорта, стрелок отменный, прекрасный охотник и рыбак. А главное — человек замечательный, многосторонний, оптимист, отличный семьянин. В нем поражает огромное чувство ответственности. С ним каждый в разведку пошел бы. В беде не бросит, можешь быть уверен.
В дни, предшествующие великому всенародному празднику, Дню Победы, хочется еще раз до земли поклониться нашим ветеранам, которые не только в бою отстояли Родину, но и в мирной трудовой жизни, и в сложное время политических и экономических потрясений, которое пережила страна в девяностых годах, являли и являют нам пример мужества, порядочности, преданности раз и навсегда выбранному пути. Пожелаем им здоровья, умных и добрых правнуков и побольше поводов для счастливых улыбок.
АКТУАЛЬНО
